Татьяна Пацаева
Из сборников «Нормальное распределение» и «Тропы
йоги»:
Нормальное
распределение
’’ p(x) = exp(-x2/(2×s2))/((2×p)1/2×s) ’’
К.Гаусс
Рассматривая колокол гауссианы,
я вижу, как она прочна и высока
над серединой человеческого клана,
где вероятность быть нормальным -
велика.
Я думаю о том, как тяжело, однако,
наш купол давит на края, свою опору,
на тех, кто вытеснен или отмечен знаком,
кто чересчур велик иль низок, кто не
впору.
Кариатидами, держащими карниз,
они подхватывают этот свод недаром,
чтоб он не грохнулся на твердь земных
абсцисс
со звонким апокалиптическим
ударом.
И раз, Господь, на оба
края давит кладь,
и отрицательность - опора бытия.
Так не давай же недалеким отрицать
необозримые далекие края.
Ты видишь там калек, на
ближних непохожих,
святых и палачей у жизни на краю,
глупцов и мудрецов? Ты им подаришь, Боже,
Тобой забытый дом под лаврами в раю?
Не адекватно
Мы нити чувств и бусы мыслей
разноцветных
вшиваем в кружево стихов своих
послушных.
Движение пера, стежок воздушный,
и образ символьный парит без пут и
пятен...
Не адекватен. Не адекватен.
Союз сердец венчает день в тиши
альковной,
там инь и янь плетут узор немого торга,
и, страсть переплавляя в мглу восторга,
рубины с грохотом взрывают свет
закатный...
Не адекватно. Не адекватно.
Мы входим в церковь, пахнет ладаном и
воском,
торгуют бабушки свечами и крестами,
и все рисуют знак тремя перстами,
и голос батюшки устойчиво приятен...
Не адекватен. Не адекватен.
Но наступает час вечерних медитаций,
приходит мантра,
я не знаю, что такое,
но я вступаю во владения Покоя,
потом я назову его брахманом
(природой, мудростью, творцом,
самообманом),
там голос Вечности пронзителен и внятен,
и он единственный, кто адекватен.
* * *
На стыке разума и тьмы
есть грань, где связь ещё возможна,
где можно очень осторожно
слагать стихи и петь псалмы.
Там можно петь, там жить нельзя,
там преломляется стезя
в холодном омуте лучей,
залитом воском от свечей.
* * *
Богиня-мать сегодня в золотом;
естественно, ведь наступила осень,
и ей легко одаривать листом
того, кто золотых у неба просит.
Так распахнем же ставни наших глаз,
вберем в себя богатые приходы,
пока не обесценили запас
властительные сумерки природы.
Потом застынут сучья голых рук,
чернея без браслетов и червонцев,
и все мы обеднеем как-то вдруг,
и золота лишится даже Солнце.
Пока не вспыхнет новый поворот,
не прозвенит загадочная фраза...
Тут сари белоснежное сверкнёт,
и алчущие подберут алмазы.
* * *
Хрустальным словом изогнув,
ладьей изящной и узорной
я мысль пущу по полотну
спокойной прелести озерной.
Я отпущу, она плывет,
плывут ладьи, их отраженья,
удваивая странный флот,
скользят по глади настроенья.
Немного в жизнь, немного вдаль,
плывут, звеня стеклянной снастью,
плывут, лелея свой хрусталь,
скорее к миражам, чем к счастью.
Плывут, о цели не спросив,
плывут прозрачно и красиво
не чувства, боже упаси,
а так, оттенков переливы.
* * *
Так искусно устроен Тобою шиповник -
это роскошь восточная явлена нам;
он, цветущий, в избыточной неге виновник,
слово "Лакшми", вздыхая,
твердит по слогам.
"Лакшми, Лакшми...",
- плывут по земле ароматы –
откровенье и нега по миру плывут,
и цветы полевые, как армии счастья солдаты,
свою вахту под солнцем июльским несут.
Даже гром-проповедник не враг, а союзник,
он о том же твердит, только более бурно;
сорняки в своих бледных гусарских рейтузах
подтянулись и замерли в звуках бравурных.
Мать-Природа на нас начинает атаку,
чтобы все наши мысли поймать и пленить,
чтобы мы, как рабы, по малейшему знаку,
стали целям её непонятным служить.
* * *
Любите небо, господа,
Абстрактное и голубое,
Инвариантное собою,
Собою полное всегда.
Оно не давит вам на плечи,
Оно и с вами, и без вас,
Слепит и поражает глаз
Отсутствием противоречий.
Грядет восторг, слова излишни...
Но если скучен свод бескрайний,
Мы украшаем небо Тайной
Отца, Младенца или Кришны.
Не мелочитесь, господа,
Любите Храм Бескрайней Шири,
Любите из окна в квартире
Квартиру Бога, господа.
Не сдерживайтесь, всякий раз
Вместит объем гигантской чаши
Всю полноту аффектов ваших
И освятит лазурью вас.
Стихия воды
Однажды, утренней порою,
луч света, будто взгляд Творца,
упал, скользя, в стакан с водою,
и в нем под зыбью голубою
возникли контуры лица.
Лица, как светлая нирвана,
гасящая любой костёр...
И выплыла на край стакана
дитя дождя и океана,
нимфетка голубых озёр.
И, озаряясь мягким светом,
любуясь миром и собой,
запела про свои секреты
она, которая планету
окрашивает в голубой.
Она чудесно пела гимны
о таинствах и тайнах вод,
про непостижные глубины,
про испарения и льдины,
про облака и небосвод.
И про небесную доктрину,
как вечный элемент воды
свой флёр поэзии и сплина
вплетает в зыбкую картину
предназначенья и судьбы.
И расцветали откровенья,
не оглашенные нигде,
о сути водного крещенья,
о водородном притяженьи,
об атомах в святой воде.
Да что об атомах, о кварках
в Едином поле божества
искрились формулы-подарки,
как жемчуг в ризе патриарха,
как мысль в глубинах естества.
Она не скрыла даже тайну
o том, как ходит по воде
апостол, светлый и печальный,
и как все это не случайно,
как цельно. Вечно и везде.
Потом забормотала быстро
про водомерку, серфинг, кран,
потоп, про чистых и нечистых,
взмахнула ручкою лучистой
и возвратилась в свой стакан.
А взгляд Творца скользил в сияньи,
расковывая волшебство,
и каждой форме мирозданья
давая образ и названье
и оживляя вещество.
Танго
Когда подлунный мир
залит
любовным зельем,
лишь факел поднеси -
и вспыхнувший пожар
собой соединит
и рай, и ад, и
землю
и мир объединит
в один волшебный
дар.
Прости меня, Господь,
и не завидуй, дьявол.
Душа так красит плоть,
как бриллиант оправу.
В свой час на небесах,
где танго не танцуют,
нам взвесят на весах
сомненья, боль и страх
и сладость поцелуя.
Как будто новый бог
из глины
обожжённой,
бог танго и огня,
тесней сжимает
круг,
и мы вступаем в мир,
огнём преображённый,
пред Богом и людьми
единственный мой
друг.
Прости меня, Господь,
и не завидуй, дьявол.
Душа так красит плоть,
как бриллиант оправу.
В свой час на небесах,
где танго не танцуют,
нам взвесят на весах
сомненья, боль и страх
и сладость поцелуя.
